Убежище 3/9 - Страница 53

Через пятнадцать минут все уже было съедено, а до поезда оставалось еще не меньше часа. Миша немного всплакнул, после чего мрачно и неохотно заснул, скрючившись в своей голубой трехколесной колясочке. Марик и Ася выпили еще по капучино. Потом Марик съел еще один картофельный салат.

В запасе оставалось еще минут сорок. Говорить было лень да и не о чем. Читать тоже как-то не хотелось – так что сидели молча, и каждый думал о своем.

А когда до поезда было всего десять минут и Ася, облегченно вздохнув, уже встала со стула и взялась за сумку, у Марика вдруг так сильно прихватило живот, что он с с ужасом понял – сейчас ему придется отправиться не на платформу, а в туалет. А значит, у них есть все шансы опоздать на поезд. Еще с полминуты он пытался перетерпеть, побороть спазмы в желудке усилием воли – однако же это было совершенно бесполезно.

Картофельный салат. Чертов картофельный салат! Ему ведь сразу показалось, что он какой-то слишком уж кислый. То есть картофельный салат и должен быть кисловатым из-за маринованных огурцов, но этот… этот, – кривясь и с трудом поднимаясь, размышлял Марик, – отдавал кислятиной какой-то специфической…

– Подожди, пожалуйста, – простонал он, – мне, кажется, нужно в туалет.

– Как?! Какой еще туалет? – громко, на весь вокзал изумилась Ася. – Мы же опоздаем на поезд!

Проснулся маленький Миша, с недоумением огляделся и протяжно завыл.

– Прости, не могу, – обреченно сказал Юнерман и затрусил по направлению к табличке с изображением большой дабл-ю. – Мне очень нужно! Я быстро!

Мелкими шажками он добежал до туалета, сунул в турникет монетку (к счастью, в кармане нашлась мелочь!) и ворвался в кабинку.

Всего какая-то минута – и он почувствовал себя человеком.

Марик несколько раз спустил воду, подошел к умывальнику, вымыл руки и вспотевшее лицо, внимательно посмотрел на себя в зеркало: бледноват, да, но, кажется, ничего такого ужасного. Он привычным жестом потянулся за мягким пупырчатым квадратом салфетки – и в этот момент кто-то легонько ткнул его в спину.

Юнерман автоматически сказал «эншульдигунг» (за пять лет немецкой жизни он уже привык извиняться, когда ему наступали на ногу или задевали локтем) и снова глянул в зеркало – но нет, в туалете, кроме него, не было никого; показалось…

Вытирая лицо, он снова почувствовал прикосновение. Как будто кто-то мягко провел пальцем вдоль позвоночника.

Марик резко поднял голову. В зеркале – только он один. Бледное лицо с налипшими на щеках влажными клочками салфетки.

Ощущение, что кто-то гладит его по спине, никуда, однако же, не делось. Гладит… щекочет… пощипывает… кладет руку на плечо…

– Что это со мной? – испуганно спросил Марик у зеркала; он говорил сам с собой, только когда очень нервничал. – Странно… а, вот… вроде прошло… черт, надо же торопиться!

Юнерман резко повернулся – и только тогда увидел его.

Выход из сортира загораживал ему щуплый чернявый человечек. Он стоял у двери и, запрокинув голову, разглядывал потолок. Или, может быть, не разглядывал, а просто находился в состоянии глубочайшей задумчивости. Вывернутая его цыплячья шея поросла многодневной щетиной.

– Ой, – сказал Марик.

С этим чернявым что-то было не так.

Собственно, в том, что кто-то может глубоко задуматься при выходе из сортира, Марик не находил ничего такого уж удивительного и из ряда вон выходящего. Но вот то, что человек этот думал со спущенными штанами, было все-таки странновато.

Марик шагнул по направлению к выходу и сказал:

– Darf ich bitte durch?

Чернявый не шелохнулся.

– Lassen Sie, – занервничал Марик. – Mein Zug faehrt ab!

– Можешь говорьить рюсски, майн фройнд. Я поньимать… – отозвался наконец чернявый, но от двери не отошел.

Марик вздрогнул. Голос у незнакомца был весьма неприятный – срывался с почти девичьего визга на какое-то глухое горловое бульканье.

– Извините, но не могли бы вы немного подвинуться. Я действительно опаздываю на поезд.

– О, я понимать, понимать… Я тоже ньедавно опоздать на этот имьенно поезд. Это есть очьень ньеприятно, очьень…

Чернявый наконец изменил позу: не отходя от двери, резко повернулся к Юнерману левым боком. Его запрокинутая голова покачнулась, со странным треском перекатилась с левого плеча на правое, а потом обратно на левое.

Он похож на игрушечную собачку, которая стоит у меня в машине, – подумал Марик, – такую, с дергающейся головкой… Я опоздаю. Господи, из-за этого придурка я сейчас действительно опоздаю на поезд.

– Пропустите меня! – раздраженно вскрикнул Марик и стал отпихивать от двери чернявого.

Тот что-то злобно завизжал и забулькал, потом запутался в спущенных штанах, покачнулся и, чтобы удержать равновесие, схватил Марика за рукав.

– Да отвали ты, блин! – взревел Марик.

Он попытался резким движением стряхнуть с себя чернявого – безрезультатно. Тогда Марик стал, рыча, разжимать пальцы незнакомца, мертвой хваткой вцепившиеся в его рукав. Но пальцы не поддавались. Странные пальцы… Холодные негнущиеся пальцы с длинными-длинными ногтями… и с сине-зелеными пятнами там, под ногтями…

– Polizei! – заорал Марик, но заорал как-то очень уж тихо.

– «Помогите!» – уже почти шепотом добавил он и машинально оглянулся назад, на зеркало, словно надеялся получить от кого-то поддержку в совершенно пустом туалете, словно наряд полиции вот-вот должен был появиться из зазеркалья…

– Мамочка-а-а-а! – заорал вдруг Марик во все горло и так и остался стоять с открытым ртом, беззвучно продолжающим это паническое «а-а-а».

Кроме него, в зеркале по-прежнему никого не было. Этот парень – со спущенными штанами, с запрокинутой головой, с длинными ногтями – этот парень не имел отражения.